Однажды я получил от редактора журнала «Семейная психология и семейная терапия» Вадима Войтова предложение написать о себе, о своей жизни. Написать о том, что считаю нужным. Это предложение показалось мне неожиданным и очень интересным. И я задумался, что же я хочу написать и в какой форме. В хронологическом порядке описывать свою жизнь мне не захотелось, я посчитал это слишком банальным. И Мир пошел ко мне навстречу: со мной сразу же приключилась история, словно Мир дал пережить мне все то, что будет облечено в слово. Для своей истории я выбрал такой жанр, как рассказ. Раньше я не писал рассказов, поэтому для меня это и еще новый опыт. Рассказ основан на реальных событиях. Имена участников изменены. Мне хочется узнать впечатление людей, их мнение о том, что они здесь прочтут. Ваши мнения можно оставить на этом сайте.
Бумажные люди
Ничто не дается даром в этом мире,
и приобретение знания – труднейшая из всех задач, с какими человек может столкнуться.
Карлос Кастанеда
«…подходя к перекрестку Гороховой и Садовой, он сам удивился своему необыкновенному волнению: он и не ожидал, что у него с такой болью будет биться сердце…» — на этом месте Максим нажал кнопку плеера, чтобы остановить запись. Он достал телефон и взглянул на часы. «Похоже, я уже опаздываю», — сказал он себе. И приняв то, что он никак не может повлиять на пробку, в которой оказался, снова погрузился в чтение.
«Максим, я задерживаюсь. Возьмите ключи на вахте» — пришло смс-сообщение от Т.В., с которой у него назначена встреча.
«Хорошо, я еще еду», — написал он в ответ, обрадовавшись тому, что все-таки интуитивно верно рассчитал время встречи, несмотря на пробки. И внутри было чувство, что встреча состоится вовремя, словно он мог приручать время по какой-то особой договоренности. Он всегда приходил вовремя. Даже если этого специально не хотел. И на этот раз все выходило так, как и должно быть.
Войдя в школу, Максим направился прямиком к вахтенному, где он мог справиться по поводу ключей.
«Вы к кому, молодой человек?» — услышал он обращенный к нему вопрос. Уже вооружившись стандартными фразами о том, что он психолог и проходит здесь практику в психологической службе, Максим поинтересовался, может ли он взять ключи от кабинета.
«Нет, я не могу дать Вам ключи. Договаривайтесь с директором», — проговорил вахтенный и указал на дверь, где его можно найти. «Странно… — подумал Максим. — Раньше меня свободно пропускали. Видимо, решили подстраховаться». И с чувством некоторого волнения он направился к директору.
«Здравствуйте. Меня зовут Максим, наверняка Вы меня помните, я здесь прохожу практику в психологической службе. Хотел поинтересоваться, можно ли взять ключи от кабинета, а то психолог задерживается… Она звонила, сказала позже будет», — проговорил он даже с какой-то робостью, тихим, спокойным голосом.
Нельзя сказать, чтобы его встретили приветливо. Он поймал на себе пристально-оценивающий взгляд женщины, и внутреннее чутье подсказало, что сейчас ему нужно будет в очередной раз объясняться «кто он и зачем» и держаться под прицелом оценок.
«Нет, нельзя! — сказала она. — Вы вообще кто? И что здесь делаете? На Вас у меня нет приказа! Я Вам запрещаю находиться в школе!» – твердым голосом, с некоторыми нотками агрессивности выдала она.
«Как же так?» — недоумевал Максим. И после этих слов он поймал себя на мимолетном чувстве удивления и растерянности.
«Мы же с Вами договаривались лично, весной?» — вопросительно проговорил он. «Насколько я знаю, руководитель психологической службы Л.П. должна была подготовить все необходимые документы, у нас с ней договоренность», — вставил он в свою защиту.
«У меня ничего нет!» — выстрелила она. «Я не могу Вас допустить в школу без бумаги. Вы понимаете, что нас проверяют! Будет приказ, тогда и приходите!» — жестким тоном парировала она все аргументы Максима.
Он вышел из кабинета с чувством досады и растерянности и даже легкого шока от того, что услышал. «Как же так?! Я договорился с учителем провести с детьми сегодня методику. И что, все дело теперь из-за этой сварливой бабы бросать?» — говорил он себе, полагая, что эти мысли могут успокоить. Вообще, он не принял всерьез слова директора, потому что очень хорошо чувствовал такой тип женщин. Точнее даже, что в душе своей он не воспринимал поведение директора как женское. В этом поведении и правда было очень мало женственности – одна жесткость, ощущение власти и напор. И назвать такую женщину женщиной он не мог. В его восприятии это бой-баба. Иногда таким людям просто нужно показать свою мнимую силу за счет унижения других людей или просто «выпустить пар». Так думал Максим на этот счет.
Он вышел от директора и направился к кабинету психолога, в секцию начального звена школы. Максим решил твердо продолжить то, что начал, тем более, что какое-то время по дороге настраивал себя внутренне для работы с детьми. Сегодня предстояло провести методику адаптации к школе у «первоклашек» и опрос двадцати детей. Для этого он предпочитал свое какое-то детское состояние, состояние своего внутреннего Ребенка. Может быть, и поэтому так несерьезно отнесся к словам директора, не предполагая, что его ждет впереди.
Наверху уже ждали учитель и дети. Поприветствовав учителя, Максим быстро разделся, положив свой плащ в рюкзак, и с чувством спокойствия, которое сразу же вернулось к нему, т.к. неприятный разговор с директором уже в прошлом, пошел беседовать с детьми.
«А вы кто такой?» — услышал Максим обращение в свой адрес, отвлекаясь от беседы с одной девочкой. Повернувшись, он увидел незнакомую женщину. «Вероятно, это был кто-то из администрации», — подумал Максим. Он быстро дал знать девочке, что сейчас уже не может продолжить общение, приветливо с ней простился и подошел к женщине.
В который раз ему предстояло отвечать на этот уже «глупый», как ему казалось, вопрос.
«Выходите из школы», — с каким-то раздражением сказала она. Максим сразу все понял: это ее директор надоумил, и теперь нужно уходить. Спустившись по лестнице, он пошел к выходу и наткнулся на директора. Она что-то громко кричала на вахтенных, с гневом, как большая грозовая туча.
«Больше его не пускать!» — кричала она, показывая на Максима.
«А Вам лучше подыскать для практики другую школу! Покиньте немедленно!» — раздавались крики ему вслед. И она выставила свою руку, вытянув указательный палец в направлении двери. Своим таким жестом она словно указывала направление, куда ему следует идти. Будто он и не знал. Что-то совершенно унизительное чувствовалось в ее таком жесте. Максим вышел. Ему казалось, что глупо из-за какой-то бумажки устраивать такие истерики. Он искренне не понимал, почему для этих людей бумажка важнее дела, ради которого он пришел в школу, важнее людей.
Сделав несколько шагов, он ощутил некое чувство, которое внезапно нахлынуло на него. Это чувство обиды. И словно как цепная реакция или буря внутри что-то начало меняться: он был ошеломлен. Максим позвонил Л.П. Он еще в силах был сдерживать обиду, но заметил, что во время разговора еле сдерживал слезы и боль. Ему хотелось держаться, хотя бы на то время, пока идет разговор.
«Л.П., доброе утро. Это Максим. У меня возникли организационные проблемы с практикой», — сдерживая слёзы, быстро выпалил он как бы на одном выдохе. Его тело сжалось и превратилось в одну стальную напряженную пружину.
«Оказалось, что до сих пор нет приказа на меня, и директор меня выгнала. А я вчера договорился с учителями на сегодня, чтобы проводить методики и проективный тест», — быстро проговорил Максим. Он невольно заметил, что почти перестал дышать, точнее, его дыхание стало почти незаметным , еле уловимым и прерывистым.
«Хорошо, я Вас поняла. Я сейчас на лекции. Я смогу этим заняться не раньше, чем в два часа дня», — услышал он в ответ. Попрощавшись, он положил трубку.
Боль и эмоции с новой силой накатывали на него. Пройдя еще какое-то расстояние, Максим заметил, что уже не в силах сдерживать слезы. Он плакал. Плакал беззвучно, слезы текли из глаз по щекам, словно капли дождя, которые прокатываются по листьям в лесу. Он лишь иногда стирал их с лица рукавом плаща. Это плакал его внутренний Ребенок. И со стороны прохожим вовсе не могло показаться, что молодой человек, который идет по дороге, плачет. Никто из них не знал, что творится у него на душе.
Какие-то мысли сразу врезались о том, что нужно что-то предпринимать с практикой, кого-то искать, но все это было лишнее. По-настоящему его занимала лишь боль и обида, и он повторял про себя: «Ну как так? Бумажка важнее для них, чем человек, важнее, чем душа живая. За что? За что меня наказали? Бумажка оказалась важнее, чем Моя Душа?! Душу променяли… Ну что такого случилось бы, если бы этот приказ сделали позже. На что это повлияет по сути, что это изменит? Что, для нее эта бумажка и есть настоящее, ради которого живет человек? Что, мои результаты бесед с детьми зависят от этой бумажки?» — говорил он себе эти слова и даже не заметил, как машинально дошел до остановки. Все эти слова, которые произносились где-то внутри, были от его детской части. Максим заметил это. Он давно уже натренировал в себе навык разделять свою «взрослую» и «детскую» части. И сейчас он просто позволял своему ребенку выражать себя.
Раздался телефонный звонок. Это звонила Л.П.
«Максим, это Л.П. Здравствуйте. Вы уже далеко от школы ушли?» — поинтересовалась она.
«Нет, не очень. На остановке стою», — отвечал Максим.
«Вы можете подождать меня, где-то 20 минут? — попросила Л.П. – Я сейчас вышла из автобуса и приду в школу, будем разбираться». Он ответил утвердительно и положил трубку. Его путь шел обратно к школе. И несмотря на звонок Л.П., его состояние оставалось прежним. Внутренний ребенок продолжал эмоционально реагировать на ту грубость и унижение, с которой ему пришлось столкнуться. И уже почти подойдя к школе, Максим снял трубку телефона – звонила Л.П.
«Здравствуйте, Максим! Вы знаете, я в этой ситуации уже ничего не могу сделать. Я созвонилась с директором – она категорически отказывает Вам в прохождении практики. Вы сами виноваты, почему вы мне сразу не позвонили и пошли к детям?» — спросила она.
«Ну как же? — вопросительно и растерянно проговорил Максим. – Она отказывается от своих слов, мы ведь с ней договорились, еще весной? С учителем я договорился…»
«Ну вот так, я не могу отвечать за слова других людей», — оправдалась Л.П.
«Я как руководитель Вашей практики свою часть сделала, но администрация вправе не согласиться и отказать. И я сейчас довожу до Вас эту официальную информацию администрации», — каким-то официальным голосом произнесла Л.П.
«Если Вам потребуется моя помощь в подготовке отчетов и консультация, то вы можете на меня рассчитывать», — сказала Л.П., давая понять, что ситуация неразрешима.
«Не надо мне твоей помощи!» — зло проговорил про себя Максим. В действительности это было не так. И он как никто другой сейчас нуждался в ней, потому что был сильно подавлен и пребывал в какой-то своей детской ранимости. И чувство гордости и гнева бушевало в нем к этой женщине.
«Раньше надо было думать, не оформила приказ вовремя, а теперь выкручивается! Ну и где твоя любовь к бумажкам?! Ты так часто про них говорила, что сама «облажалась», — с каким-то сарказмом сказал про себя Максим. Все эти мысли пронеслись в его голове очень стремительно. Он злился на нее за то, что она не выполнила свою часть договоренностей по организационной части.
После разговора с Л.П. он отметил для себя особенность, которую внезапно открыл. Максим заметил изменение ее голоса, заметил, что в последнем разговоре Л.П. говорила и прощалась с ним сухо, официальным тоном. Будто это был даже не человек, а робот. Максим с детства тонко различал оттенки тона и голоса и мог уловить малейшие изменения в звуках и особенно в человеческой речи. И эта разность в ее голосе отозвалась в нем. В первом разговоре, когда Л.П. предложила ему подождать, в ее голосе было волнение, искреннее участие и оттенки вины. Он чувствовал, что общается с живым человеком. А здесь, в этот раз – это был уже не человек, а «администрация». И осознать то, что подле него нет ни одного живого человека и он остался один, наедине со своей ситуацией, было невыносимо больно.
«А что, это удобно для нее, – говорил он. — Очень удобно быть роботом, убегать от вины, от чувства человечности. Принять ответственность и чувствовать, что ты «накосячила». И ему вспомнились произведения Достоевского, в которых связаны вина и человеколюбие. Такими мыслями он творил образ Л.П. в тот миг.
И прежние чувства с новой силой захлестнули его душу. Он плакал.
«Может, школа это вообще не мое? Может, все бросить или сделать, как все, просто «липовый» отчет. А то пришел в школу, хотел действительно научиться, получить опыт! Сделать все по-настоящему, а им бумажка… Гори оно все!» — он говорил это себе и злился. И даже заметил, что эти мысли — это просто выход гнева и злобы.
«Злишься!» — сказал он себе. «Хорошо, раз злишься – значит, ты живой», — словно обращаясь к своему внутреннему Ребенку, говорил его разум, его Взрослый.
«А этим людям, видите ли, бумажка нужна для того, чтобы моей Душе делать то, что она хочет! Их нелепые правила, которые они сами не соблюдают. Бумажка для них важней», — неустанно повторял он себе.
«Какие-то они все «бумажные люди», — сказал он про себя. И даже не заметил, как придумал для них название.
«Бумажные люди — люди, для которых бумажка важнее человека. Человек для них – цифра, буква, статистика. Им важно, чтобы цифры сложились в ряд, чтобы вензеля были, поля, оформление, но где здесь живое? Правила для них важней, знаю я таких правильных. А что, удобно. Такие люди в этом своем удобстве отправляли в печи Освенцима. О да! Зато правильно… Они действовали по правилам, бумажки заполняли», — с чувством сарказма, сильного негодования и гнева он думал про них.
Что они могут? После Чайковского осталась гениальная музыка, после Пушкина – лира, которая спустя 200 лет волнует души, Эйнштейн создал теорию, которая внесла новый взгляд на мироздание. Даже простая русская баба рожает – и после нее остается жизнь. А что останется после этих людей? Горстка ненужной бумаги, которая потребна только для костра, макулатура, набор правил. Все, что они могут создать, — так это тюрьму, да! Там много правил. Тюремщики! Тюремщики…
Такими словами Максим переживал то, что произошло. Конечно, разумом он понимал, что все то, что он не принимал в них, считалось для других людей самым обыкновенным, и, может быть, для некоторых — их способом жизни. И что люди разные, и вовсе другим не обязательно было быть таким, какой он сам. Толерантность и все такое прочее. Толерантность — это для разума. Но Душа не принимала этого. Душа не может жить в тюрьме, под присмотром. Душа — это не заключенный, она не может творить, когда у нее связаны руки, когда рядом стоит надзиратель.
По совести своей, у него было скрытое презрение к таким «бумажным людям», потому что правила, которые они задавали, всегда его ограничивали. Ему было тесно в этой клетке ограничений и правил, он нередко нарушал их. Действительно, что-то настоящее, уникальное, живое можно сотворить, если выходишь за пределы, за пределы обыденности, за норму. В тюрьме уникального не создашь. Живое – это всегда спонтанность. История подсказывает массу примеров: гении и творческие люди своего времени, создавая свои творения, всегда выходили за границы той культуры, того языка, с помощью которого описывали Мир. Тесла, Эйнштейн, Фрейд, Владислав Золотарев в музыке.
Состояние подавленности, в котором пребывал Максим, только подкрепляло ту боль, которая была в его Душе. После этих разговоров он направился к остановке, сел в подъехавший автобус — железная машина увозила его прочь от «бумажных людей».
Стеклянным взглядом он уставился в одну точку. Внешний мир перестал для него существовать. Он машинально расплатился за проезд и с каждой секундой погружался в какую-то свою внутреннюю реальность.
Внутри мелькали картины, события, речи, звуки, эмоции, всё то, что произошло с ним утром. Его даже не интересовали мысли о том, что он будет дальше делать с этой практикой, где проходить, с кем договариваться. И только боль и обида, которую чувствовал его внутренний Ребенок, занимали его в этот момент.
И через какое-то время он уловил странное ощущение, что должен вернуться. Словно какая-то сила тянула его обратно, опять встретиться с директором. В голове мелькнули образы, в которых Максим увидел, как он, возвратившись, разговаривает с ней. И образы будущего небольшими, мимолетными проблесками возрождались в нем, того будущего, где он все же завершает Дело.
«Я заслуживаю другого отношения! Я заслуживаю другого отношения, со мной так нельзя! Я ведь живой», — обиженно кричал внутренний Ребенок, словно обращаясь к «ней» и к своему Взрослому.
«Ты обещал меня защищать. Почему ты едешь?» — донеслось из детской части Максима.
«Вот сейчас ты едешь в автобусе, ты переживаешь кучу эмоций, боли, гнева, и это все связано с ней! Она должна знать, слышишь! Она должна это знать!» И Максим вспомнил, что в своей практике он как раз и стремится к тому, чтобы люди проживали свои ситуации, были более открытыми, выражали истинные, подлинные эмоции, были настоящими. Он вспомнил людей, с которыми встречается в обычной жизни, клиентов, которые говорили о том, что в нем их привлекли именно его живость, открытость и то, что он может быть настоящим.
Его ценили за его детскую часть, и сейчас его Ребенок нуждался в помощи и поддержке. Он не мог его оставить и не потому, что когда-то Взрослый договорился с Ребенком о поддержке и защите. И даже не потому, что именно ранимость и какая-то очень глубокая чувствительность его личности были ценным ресурсом, а потому, что ему хотелось ко всему этому сохранить самоуважение. Он вспомнил свои армейские времена, свою службу и то, что даже в самых трудных для него условиях он сохранял это чувство, оставался собой. И с негодованием про себя отметил: «Там я не позволял себя унижать, а тут какая-то баба на меня наорала!» Он не мог это оставить просто так.
«Она должна извиниться!» — твердо заключил он.
«Может быть, я и был неправ в том, что пошел к детям, но уж точно она не имела права на меня орать, да еще и в присутствии своих подчиненных», — такие мысли сопровождали Максима в то время, когда автобус своим неспешным ходом скользил по утренним городским улицам…
Внутренний плач прошел. Что-то переключилось в состоянии Максима, словно каким-то неведомым выключателем выключили состояние чувствительности. Лицо Максима изменилось и стало похоже на «покерное», внутренне он стал абсолютно спокойным и эмоционально холодным. Разум работал как часы, просчитывая различные варианты действий и предстоящих событий. Взрослый взял верх. Решение было принято.
Автобус остановился, вбирая в себя новую партию пассажиров. Максим вышел и направился на противоположную сторону улицы, на остановку, чтобы вновь вернуться в то место, где началась вся эта история. Он шел быстро, уверенно и спокойно. Как кастанедовский воин, он был полностью пробужденный, полон благоговения и твердой решимости. Он даже специально не задумывался над тем, как начнется этот разговор, слова сами приходили. Сила несгибаемого намерения вела его. Какое-то животное чувство подсказывало ему, что разговор состоится. Единственное, что занимало его в тот миг – это предстоящая битва.
Дверь в кабинет директора была приоткрыта. Еще из приемной Максим увидел, что в кабинете была эмоциональная беседа директора и секретаря. Не успев войти, он уже успел поймать на себе атакующий взгляд.
«Я вам уже все сказала!» — грозно, на повышенном тоне донеслось из уст директора. «Уходите!» – приказала она.
«У меня к Вам всего одна просьба», — твердо и уверенно ответил Максим.
«Мне не до ваших просьб! Вы мне никто!!» — выпалила она.
«Так, здесь уже и неприкрытое хамство», — подумал он про себя. «Ну-ну, посмотрим, на что ты способна еще», — с каким-то злорадством, задором пронеслось в его мыслях.
«А Вы что, уже боитесь со мной говорить?» — с вызовом парировал он.
«Я Вас не боюсь! Мне некогда! У меня много дел! Я занята!» — в ответ прокричала она. Максим давно заметил, как она разговаривала с людьми: это были даже не слова, а окрики и команды.
«Ничего, — твердо сказал он, — это займет всего лишь одну минуту. Я подожду». Он дал понять, что и не собирается уходить.
«Я не буду с Вами разговаривать!» — не унималась она.
«Всего один вопрос, который требует разрешения. И это не про то, что я хочу у Вас практику проходить», — сказал Максим и вышел в приемную, встав возле открытой двери, наблюдая за ней, словно стоя над душой.
Через некоторое время секретарь вышел из кабинета директора. Максим уверенно и самовольно, не обращая на нее никакого внимания, без приглашения вошел к директору, закрыв за собой дверь. Теперь он был с ней один на один. Он был собран, внутренне мобилизован и готов к битве.
Максим сделал два шага вперед, приблизившись к директору и концентрируя свой взгляд на ней и одновременно внутри себя. «Я хочу, чтобы Вы извинились передо мной!» — уверенно заявил он. По силе это было громче его обычного голоса, даже с некоторыми нотками раздражения и гнева. Мимолетно он заметил некоторое удивление и даже замешательство на лице директора. Вероятно, она не ожидала такого исхода дела. И на какое-то время зафиксировалась. Из восточных единоборств он знал, что замешательство – это лучший способ для того, чтобы перехватить инициативу. Этого хватило, чтобы теперь вел он.
«Я хочу, чтобы Вы извинились за то, что накричали на меня», — повторил он.
«Извините меня за то, что я повысила на Вас голос, — сказала она. – Но Вы сами были неправы! Вы обманули моих вахтенных, прошли на 3 этаж…». Обвиняя, перешла в атаку директор.
«Я никого не обманывал. Мне странно слышать Ваши слова – мы с Вами ранее договаривались. Или Вы считаете, что Ваше слово…» — не успел договорить Максим, как директор стала его перебивать. Она говорила очень быстро и жестко, не давая вставить ни слова.
«Вы еще совсем молоды и не знаете специфики работы школы. Мы с Вами когда договаривались? В прошлом году, а сейчас уже сентябрь».
«Как это в прошлом году? В апреле этого года», — уточнил Максим.
«Учебный год в школе начинается в сентябре!» — заявила она.
«И неужели она думает, что я поверю этой ахинее, — подумал про себя Максим. — Эх, как выкручивается, чтобы не признавать, что слово не сдержала. Но кого она хочет обмануть?»
«Может, я и был неправ, что пошел сразу и ослушался Вас, но это не дает Вам права на меня орать в присутствии своих подчиненных!» — заявил он.
«Извините меня за это. Но в таком случае я должна была нажать тревожную кнопку. Приехал бы наряд, стали бы разбираться, кто вы. Впрочем, в следующий раз я так и сделаю», — проговорила она быстрым и жестким тоном.
«Мне больно, что для Вас бумажка важнее человека. И что, Вы готовы были загубить все дело?» — спросил он ее.
«В этом случае да!» — ответила она, объясняя Максиму, как важно соблюсти все меры безопасности, что все должны ходить по струнке, по приказу.
«И вообще, когда входите в школу, все свое личное оставляйте дома», — приказным тоном сказала она, намекая на то, что личное отношение в работе, а в особенности в школе – лишнее и ненужное.
Интересно, сама-то ты пробовала свое личное оставить? Хорошее дело. Работать с людьми, а в особенности с детьми, без личного отношения к ним. Это что, роботами что ли стать? «Когда-нибудь мне придется припомнить ей эти слова», – сказал про себя Максим.
«Мой сын даже не имеет права прийти в школу без разрешения, чтобы меня найти», — сказала она, словно ставя это в пример.
Дальше она говорила о важности правил, о том, что правила необходимо соблюдать, о безопасности, о том, что Максим неправ, что пошел «со своим уставом в чужой монастырь», что безопасность очень важна и нет ничего важнее этого.
«Интересно, от кого она хочет защититься? От меня, от своих же сотрудников, которые работают в школе, от собственного сына?» — сказал себе Максим. «Бедный сын… точно тюремщики», — пронеслось у него в голове.
И через какое-то время Максим заметил, что директор говорит спокойно. Он поразился этому. Еще буквально минуты две назад был шквал и напор, вулкан. А теперь разговор проходил в более спокойном тоне. Хотя он даже для этого ничего не делал специального. Просто находился рядом и слушал.
Он давно замечал за собой одну особенность: в общении с ним люди обретают состояние спокойствия и какого-то внутреннего равновесия. Ему нередко говорили об этом. И сейчас в этой непростой для него ситуации он не верил, что эта женщина может успокоиться. Словно после продолжительного морского шторма наступил штиль…
«…и когда будет готов на Вас приказ, то Вы сможете после инструктажа продолжить практику», — сказала она.
Максим сухо поблагодарил ее, попрощался и вышел. Пройдя некоторое расстояние от школы, он достал телефон и набрал Л.П.
«…пишите приказ. Я договорился!» — с энергией и чувством некоторого самодовольства заявил он.
«А вы с директором разговаривали?» — уточнила Л.П.
«Да, с ней», — ответил Максим.
«Хорошо, только я смогу заняться этим завтра», — сказала Л.П. и попрощалась.
Он еще какое-то время просто стоял, не двигаясь, приходя в себя. Наряду с дикой усталостью и напряжением какое-то неведомое чувство охватило его. Он лишь спокойно и тихо произнес: «Я победил…»
Комментарий от редактора журнала
Примечательно, что Максим сможет продолжить практику только после инструктажа. Конечно, это очень важно! Прежде всего, я бы хотел отметить, что рассказ очень точно, на мой взгляд, ставит диагноз всему нашему обществу. Этот диагноз можно сформулировать словами из самого рассказа: «А Вы «ваще» кто?». Тотальное повсеместное неуважение к индивиду. Конечно, в первую очередь я имею в виду т.н. общественные институты: детский сад, больница, тюрьма, школа, армия, церковь, университет, государство…
Главная функция этих учреждений – экзекуция личности! Там происходит смертная казнь. Только убивают, как правило, не тело, а душу. Причём я не вижу абсолютно никакой разницы между, скажем, детским садом и тюрьмой. Все перечисленные организации в существе своём одинаковы. Это газовые камеры для души. Я сам несколько лет работал психологом в детском саду. И я искренне считаю, что отдавать своего ребёнка в это учреждение – преступление против личности.
А что же семья? К сожалению, большинство семей можно отнести к этому же типу организаций. Тем не менее, семья выгодно отличается тем, что в ней у двух людей есть хорошие возможности для создания счастливого мира. Вы вряд ли сможете изменить систему образования. Хотя если каждый на своём месте постарается быть человеком, общественная система трансформируется. А вот в семье условия для осуществления человеческого вполне можно создать.
Однако возникает прагматический вопрос: что делать родителям, живущим в современном обществе и имеющим ребёнка? Как уберечь его от «газовой камеры»? И возможно ли это? Думаю, что да! Для этого необходимы время и силы. Найти возможность не отдавать ребёнка в детский сад. Школа? Обойти все школы города, познакомиться с большинством учителей и принять конструктивное решение. Даже в школах иногда встречаются достойные люди. А к тому моменту, когда необходимо будет выбирать институт, ребёнок станет взрослым и самостоятельным и сможет сам сделать оптимальный выбор. Ведь Вы же уберегли его личность от «газовой камеры»!
А самое главное – это то, что происходило в Вашей семье. Если вам удалось установить здоровые супружеские взаимоотношения, то с личностью вашего ребёнка всё будет в порядке. Доказано наукой!
Если говорить непосредственно о содержании рассказа, то мне были важны следующие моменты. Максиму удалось решить проблему: несмотря на полную психологическую неадекватность директора, он нашёл в себе силы для конструктивного диалога, закончившегося в его пользу.
Очень интересен опыт внутреннего саморегулирования. Рассказ даёт читателю возможность заглянуть в святая святых – душу другого человека. Посмотреть на происходящее его глазами. На мой взгляд, это не только помогает разобраться в собственных тайниках души, но и приближает нас к тому, как функционирует вообще душа человека. Именно такой субъективный метод познания представляется наиболее перспективным в науке о личности, поскольку ставит сам «объект» исследования – душу Максима превыше любых объективных методов, отдаляющих от непосредственного восприятия и живых оценок.
Так вот, для меня было важно, что Максим признаёт своего внутреннего ребёнка, даёт ему свободу и принимает таким, какой он есть. Тем не менее, я не могу назвать это принятие полным и безусловным. У меня складывается впечатление, что Максим как будто стыдится этих проявлений. Возможно, он убеждён, что взрослый человек не должен плакать, проявлять слабость, тем более мужчина? В словах Максима я слышу оправдание: «Нет-нет, это не я плачу, не я обижен. Это моя детская часть». В моём представлении Максим лишь частично принимает себя. Возможно, такая дисcоциация служит защитой от каких-либо чрезмерно травмоопасных чувств. Это может мешать Максиму в полной мере проживать свои чувства, погружаясь и растворяясь в них.
Вообще рассказ поднимает целый комплекс актуальных психологических проблем. Можно написать не одну статью в процессе его анализа. Но это всего лишь комментарий, поэтому я позволю себе кратко затронуть только ещё одну проблему. Проблему ответственности за свои чувства.
На мой взгляд, в данной ситуации не Максим хозяин своих чувств, а «сумасшедшая» директриса! В её руках сосредоточены ниточки, дёргая за которые она без труда может манипулировать душой такого достойного человека.
Я ставлю себя на место Максима. Было бы мне важно, чтобы она извинилась передо мной? Наверное, нет. Почему? Как мне кажется, Максим, испытав много неприятных чувств, хотел получить извинения для того, чтобы таким образом отомстить директору. Ты меня унизила, а теперь я тебя унижу, требуя извинений. Но если бы чувства Максима были в его руках, вероятно, извинений ему не потребовалось бы.
Лично я рассуждаю так: «С какой стати тот или иной человек может управлять моими чувствами? Ведь они мои, принадлежат мне!» А уж тем более человек неадекватный, как в случае Максима.
Конечно, весь вопрос в том, как научиться быть ответственным за свои чувства. Ведь это нелегко! И здесь встаёт сложный вопрос самоанализа и саморегуляции. Мне очень нравится подход Альберта Эллиса! Разобравшись со своими ошибочными убеждениями, можно научиться в некоторой степени управлять чувствами.
Вероятно, чувства Максима были обусловлены императивным убеждением: «Она не должна на меня кричать!» А.Эллис попробовал бы переубедить Максима: она свободный человек и может поступать, как хочет! Ты бы хотел, чтобы она не кричала, но она вовсе не должна этого делать. Чувства обусловлены не ситуацией, в которой возникают, а нашим восприятием ситуации, зачастую нелогичным, ошибочным.
Существует много подходов, помогающих подружиться с собой. Самый мой любимый – это подход Карла Роджерса. Одну из главных идей саморегуляции, по Роджерсу, можно выразить словами персонажа Л.Кэрролла: «Если хочешь встретиться, иди не к ней, а от неё!»
На мой взгляд, главный механизм работы психики основан на парадоксе. Чувства спонтанны. Наивен тот, кто считает, что может управлять ими. Однако подчинившись им, человек обнаруживает себя хозяином положения.
И мне кажется, Максим движется в направлении принятия чувств, а значит, увеличения ответственности за них. Но его путешествие только начинается…
Я хочу подчеркнуть, что вышесказанное — всего лишь моё мнение. Я не пытался посмотреть глазами Максима на ситуацию, я смотрел своими глазами, поэтому получилось как бы с внешней позиции и оценочно. Возможно, Максим не нуждается в подобной оценке, и его опыт внутреннего саморегулирования вполне самодостаточен, а возможно, он найдёт в моих словах какой-то смысл…
Важнее другое: честное обращение человека к самому себе удивительным образом способствует такому же обращению другого человека. Происходит настоящее исследование, развитие и поиск истины…
Вадим Войтов.